Никита ЗОНОВ

*  *  *

Дождь холодит голову,
тучи плывут планово.
Это пройдёт. Зонову
хочется жить заново.
Хочется быть. Искрою
жечь. Не сердца, — печени.
Хочется выть искренне,
если сказать нечего.
Бес ли в ребро, утро ли
в бороду снег проседью, —
нет средь моей утвари
средств для борьбы с осенью.
Так что залей угли и
окна забей досками.
Слишком земля круглая…
А иногда — плоская.

08.11.2010

*  *  *

Это раннее утро для осенних калек.
Тротуары запудрил восхитительный снег.
И стоят, чуть сутулясь, фонари, и горят
по периметрам улиц, словно виселиц ряд.
Звёздно-снежную россыпь довершает сполна
поражённая оспой молодая луна.
Снег до одури светел, неприступен и чист,
Он ложится, как пепел, на асфальтовый лист.
Ты попробуй иначе, ты не бойся людей,
гуттаперчевый мальчик городских площадей,
это так, постояльцы, — отцвели, да легли
под асфальтовый панцирь равнодушной земли.
Это жизнь в тебе, мальчик, пробивает ростки,
то от белой горячки, то от чёрной тоски,
это ветры-пропойцы призывают в полёт…
Ты лети да не бойся. Это скоро пройдёт.
Это раннее утро и на вкус, и на цвет
отдаёт перламутром, — да товарищей нет,
и похоже, что скоро переплавит заря
рассветающий город в суету ноября.

1984

ВОДА

Пеняют люди на года, винят природу.
О чём вы думали тогда, ступая в воду?
Вода поманит за собой, на перекаты,
кому достанется прибой, кому — закаты.
Ведь после всех перипетий и перепитий
в неё два раза не войти, да и не выйти.
Так пей, но дело разумей, ведь дело к ночи,
вода, ты знаешь, и людей, и камень точит.
Здесь каждый молод и богат в ее теченье,
здесь всех абсцисс и ординат пересеченье,
как путеводная звезда, а не лавина,
она выносит нас всегда на середину.
А вы по молодости дней, в немом укоре,
подчас не думали о ней, впадая в море.
Вода везде или нигде, она такая.
И вы пойдёте по воде, не намокая.

09.01.2011

*  *  *

Буря мглою небо кроет — нет бы ей передохнуть.
Ах, как хочется порою в Чёрном море утонуть.
Скушать водки двести граммов под мерцание сверчка
и отправить телеграмму: “До свиданья тчк”,
тронуть воду для начала, — “Вроде тёплая. Ну-ну”,
и отправиться с причала в набежавшую волну,
подождать чуток отлива, чтоб подалее унёс,
а потом неторопливо подавать сигналы “SOS”.
А замёрзну — где ты, водка? — посреди нейтральных вод
зарубежная подлодка, может быть, и подберёт.
Офицеры “дружба” скажут, “пе-ре-строй-ка” или “труд”,
чем-то жёлтеньким намажут, после — спиртом разотрут.
Продиктую адрес. Янки, видя муку на лице,
отчеканят по морзянке: “I am sorry” и “etс”.
И такая вот петрушка каждый вечер на душе.
Выпьем с горя, где же кружка!
Или бросила уже?..

*  *  *

Заплутал Бог в пелене вьюг.
Вот и снег лёг, дорогой друг.
Из окна — звук, из стены — гвоздь.
Дверь открой, вдруг там стоит Гость?
Он обрёл свет и принёс весть,
весть, что нас нет, а Господь есть.
Так что, друг, верь в то, что мир мал,
и закрой дверь. Нынче снег пал.

*  *  *

Этот город напрасно считает свои витражи,
размалёванных стёкол мозаики в зарослях света,
мимо коих с утра мы сквозь жизнь на работу бежим,
уверяя себя, что когда-нибудь кончится это.
В этом городе снег — декорация долгой зимы,
бутафорский асфальт. Или так, суррогат нафталина.
Он уйдёт по весне в водосточные трубы. И мы
будем пить этот бром с чуть заметною примесью глины.
Город в чём-то не прав. Город выстроил цепь фонарей
в назиданье слепым и любителям лунного зноя,
кавалькады домов, галереи закрытых дверей,
за которыми спят безмятежные правнуки Ноя.
Город кончился. Далее — мост, что ведёт в никуда.
И, похоже, единственный выход из этого плена
за изломом перил. И в проёме темнеет вода.
А река всё течёт и молчит,
как открытая вена.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Всё должно перемениться,
как Емеля ни мели.
Солнце за гору садится
на другом краю земли.
Там до нас, моя родная,
никому и дела нет…
Спи, малыш, я постараюсь
уберечь тебя от бед.

Слушай песенку мою:
Баю-баюшки-баю.

Я, на небо уповая,
столько лет тебя искал,
сам в себе одолевая
обе стороны зеркал.
Мне ещё хватает воли
не держаться за края,
вроде волен, в поле — воин,
только я — уже не я.

Я не таю, а таю:
Баю-баюшки-баю.

Только жизнь — смешная штука,
припасла для нас, для двух,
вместо запаха и звука —
обоняние и слух.
С неба льёт вода живая,
скоро утро, день прошёл.
Спи, родная, всё бывает,
спи, всё будет хорошо…

Баю-баюшки-баю, —
Я тебя не узнаю.

ТЕЧЕНИЕ

Унесёт меня теченьем река,
но поймают рыбаки и спасут,
а, очнувшись, чтоб не быть в дураках,
я течение с собой унесу.
Посажу его за праздничный стол,
отогрею, так и быть, коньяком.
Вот когда мы перевалим за сто, —
я и буду перед ним дураком.
Расскажу ему про быт, про дела,
расскажу, как через жизнь моросил,
как напрасно меня мать родила,
хоть об этом никогда не просил,
Про любовь ему скажу и про боль,
и вторую отворю коньяка.
Тут уж, знаешь, согласиться изволь:
жизнь, течение, тебе — не река…

Так сидел бы и всю жизнь заливал,
но, чуть только перевалит за три,
посмотрю, — оно не то, что Нева, —
еле тёпленькое, что твой Гольфстрим.
Я налью ему ещё пару раз,
а как станет чересчур горячо,
так возьму — и отпущу в унитаз, —
и пускай себе обратно течёт.