Никита ЗОНОВ

*  *  *

Слишком чёрного числа
пелена меня несла.
Я не мог остановиться, —
просто не было весла.

Города, дома и лица
растянули жизни нить.
Я не мог остановиться
и не смог остановить.

КРЫМУ (04.05.2014)

Мы попробуем выйти на берег
и, одежду свою обнаружив,
удивимся, что не приглянулась
никому, или не подошла.
Нарисуем босыми ступнями
на прибрежном песке запятую,
как рисует волна, набегая,
запятые на наших ступнях.
Мы откроем бутылку мадеры
охлаждённую, из океана,
а точнее, залива, который
называется морем. Вино
будет пахнуть просоленной рыбой,
якорями больших пароходов,
или золотом из галеонов,
сотни лет как ушедших на дно.
Мы пригубим его, улыбаясь,
как когда-то и нас пригубили,
оставляя себе напоследок
шелест ветра и моря тоску.

Мы обломки.
Вдоль берега кромки
босиком побредём по песку.

*  *  *

Даже если всё пройдёт,
нам останется немало.
Не билет на самолёт,
так попутка до вокзала.
Мир поскачет, невесом:
пассажиры, люди, вещи…
То не сказка и не сон
третий, тот, который вещий.

По стеклу струит вода,
за стеклом земля сырая,
и тугие провода
от столба и до сарая.
Не спеши, войдёшь во вкус,
вспомнишь, как тебя любили,
а пока мотай на ус
километры, вёрсты, мили
тьмы. И тьмы их несть числа,
так безбожно далеко мы,
знать, фортуна поднесла
первый блин, который комом.

Век кончается, и сплошь
быт, жена, тоска, работа…
Встрепенёшься и пойдёшь
босиком до эшафота.

1987—2014

*  *  *

И к чему теперь писать? Рта я
не открою в ледяном мраке.
Но бывает, — гололёд стает,
рухнет небо, засвистят раки…

На горе сидим, глядим в горе.
Что не ведаем творим… Дети.
Я так думаю, что нас вскоре
Не останется на сём свете.

Леденею как река та я,
что впадала не в меня, снова,
как подобье твоего Кая,
собирая изо льда слово.

*  *  *

Ледяной пылью
бьёт в лицо бриз.
Распахну крылья
и шагну вниз,
где душа мокла,
пустоту для.
И горят стёкла,
как горел я.

*  *  *

За закрытыми дверьми смех,
а с открытыми — какой сон?
Ты попробуй, разбуди всех,
ну хотя бы убедись в том.
Для души по вечерам суть,
а для тела — по утрам бег.
Изрыгает из груди ртуть
наш такой не золотой век.
Просыпаюсь, и “— Опять ночь…”
даже если за стеклом день.
Мне бы выйти из себя прочь,
мне бы выйти и закрыть дверь.
“Неудобно, — говорят, — жди,
лучше спи, да только здесь будь,
мы поставим и твою жизнь
с запасного на прямой путь”.
Надоело столько лет спать,
иноверцев на кострах жечь.
Коль душе не удалось встать, —
тело ищет уголок, лечь.
Проржавела моих крыш жесть,
припорошена седой мглой.
И гитара на стене есть,
если хочешь, приходи, пой.
Начинается другой век.
Остывает на столе чай.
Потому что на окне снег,
потому что за окном май.

1984

*  *  *

Плесну головою о стол
чуть спьяну, усталый, нервный,
и явится мне апостол,
тот самый, который первый.

Но, выжав свою хламиду,
не бури, но горя вестник
уйдёт, не подавши виду,
к тем самым, которых песни.

*  *  *

Стало нечем дышать в этом раю,
где прикажут стоять, там и стою.
Кружит в воздухе тьма чёрных ворон.
Не сойти бы с ума до похорон.

Мы не ждём на погост новых мессий.
Сколько их развелось, этих Россий,
а кругом тишина — горло сорви,
только вместо вина топят в крови.

Нынче песни поют — не слыхать слов,
да вразнос продают правду с лотков,
а в глазах, — ну, скажи, я не прав, что ль? —
у кого миражи, у кого боль.

Холодеет душа в этой глуши,
говорят: чем дышал, тем и дыши…

1988

*  *  *

Не холод ночей студёных,
но горечь подлунных драм
вносила в поля влюблённых,
то врозь, то напополам.
Да, жив. И душа открыта.
Но теплится горячо
разбитое ей корыто.
Прибой.
И её плечо.

*  *  *

Пусть на плаху обречён веком,
мёрзлой яростью, сырой грустью.
Паруса наперекор брегам
подниму, и поплыву к устью.
Я не ветром те крыла полню —
ветры побоку, и смерть мнима.
Не печальтесь, я о вас помню…
А сума не проплывёт мимо.